Эти свидетельства и показания в документированном виде, если и сохранились, то только в закрытых материалах следствия и суда. Нам они известны лишь в пересказах тех, кто лично общался с очевидцами и свидетелями, читал их объяснительные записки или присутствовал на заседаниях суда. Таких источников, заслуживающих доверия, фактически только два.
1)Писатель Ю.Н. Щербак, который беседовал с сотрудниками ЧАЭС сразу же по горячим следам (и возможно даже имеет их показания в письменном виде). Его свидетельства особенно ценны тем, что получены человеком, не имеющим никаких собственных представлений о технических аспектах Чернобыльской аварии. То есть являются свидетельствами в чистом виде без влияния на них каких-либо теорий и гипотез о произошедшем.
2) Исследователь чернобыльской аварии Н.В.Карпан, будучи зам. главного инженера ЧАЭС, имел (судя по всему) возможность ознакомиться с объяснительными записками очевидцев, присутствовал на заседаниях суда и вел там записи. И уж во всяком случае мог с очевидцами аварии лично беседовать. Однако, у него есть собственная точка зрения на технические аспекты аварии, что сказывается на изложении им некоторых свидетельств.
И.И. Казачков (начальник смены блока №4).
"25-го апреля 1986 года я работал в смену с 8 до 16 часов. Смену я принял от Саши Акимова. С утра мы готовились к испытаниям турбины на выбег, практически всю программу закончили к двум часам дня и уже собирались провести сам эксперимент…
- Значит, ЭТО могло случиться на вашей смене, еще днем?
- Могло. Но не случилось. Потому что в два часа дня, минут за пятнадцать до начала испытания, позвонил начальник смены Баранов и сказал, что испытания откладываются из-за того, что отключился блок на какой-то электростанции и образовался дефицит электричества, и наш блок – он давал в то время пятьсот тысяч киловатт, то есть пятьдесят процентов мощности – должен еще поработать. Ситуация эта в общем обычная, встречается нередко. Мы ведь в системе Минэнерго. Молились на план, на киловатт-часы, на все остальное.
Готовясь к эксперименту, я действовал в соответствии с программой. Единственным отклонением в этой программе от действующих инструкций было выведение системы безопасности. Я на своей смене вывел систему безопасности. Это все было напечатано в программе. Я смотрел на каждый пункт – сделать то, сделать то-то. Смотрю от начала и до конца. И по этим пунктам всем я не вижу, чтобы они от нас требовали чего-то запрещенного инструкцией. Повторяю – единственное, это вывод САОР – системы аварийного охлаждения реактора.
Опять-таки: почему я это сделал… Эта система безопасности создана на случай, если произойдет разрыв трубопровода большого диаметра. Но это, естественно, очень маленькая вероятность. Я думаю, не больше, чем упадет самолет на голову. Да, я предполагал, что через час-два блок будет остановлен. Но почему в эти час-два, которые впереди, произойдет разрыв? Нет, не должен был произойти.
Я вывел систему безопасности.
И вот вся пресса потом говорила, и за рубежом – я читал, американцы рассказывали об этой аварии, – что взрыв произошел якобы оттого, что русские вывели систему безопасности. Но никакой, я утверждаю – никакой связи между этим взрывом и выводом запасной системы охлаждения не было. И нет. И об этом я на суде говорил, когда выступал в качестве свидетеля. Не помню кто, прокурор или судья, спросил: "Повлиял ли вывод системы безопасности на ход взрыва?” Я ответил: "Нет”. Тот же вопрос был задан экспертам, и эксперты тот же ответ дали.
А вообще, у меня тяжелая смена была тогда сама по себе. Проводились испытания седьмой и восьмой турбин, проверка предохранительных клапанов. Работы было очень много. Потому что я слежу и за турбиной, и за реактором, за всем. Очень тяжела бывает работа в переходных режимах, когда переходим с одной мощности на другую. Надо следить за множеством параметров. Скажем, у СИУРа – у него несколько основных, очень важных параметров, а вообще-то у него есть четыре тысячи параметров для контроля. Представляете? И в любое время, особенно в случае отклонения какого-то, он может выбрать один из этих параметров – то есть ему надо обратить внимание на этот параметр. Тут не до детективных романов. Очень тяжелая, повторяю, работа, напряженная.
Мы должны были быть полностью готовы к проведению эксперимента в 14.15-14.20. Именно в это время, как я теперь понимаю, могла произойти авария. Но… судьба распорядилась иначе… Позвонил диспетчер, и эксперимент отложили.
- Вы должны были подчиняться диспетчеру? Вы – то есть станция?
- Должны. Если бы у меня какая-то аварийная ситуация на блоке была, если бы блок требовал останова, в этом случае, конечно, команда диспетчера для нас не указ. А так… ведь основной объект для диспетчеров Киевэнерго – это наша атомная станция. Четыре блока по миллиону. У нас на все энергетические потребности Киева хватало одного блока. При восьми миллионах мощности Киевэнерго четыре миллиона давала Чернобыльская АЭС. Так что требование диспетчера – вещь нормальная, и об этом на суде даже вопрос не поднимался.
Ну вот, когда позвонили и сказали, что эксперимента не будет, я даже разочарование испытал… Интересный эксперимент, посмотреть на все это дело хотелось. Режим технологический необычный сам по себе. Хотелось посмотреть, сколько же времени турбина будет вырабатывать энергию на свои нужды? У нас вообще до этого не было таких экспериментов. На других блоках пытались делать, у них не получилось. Выбег практически не получался. Но там, прежде чем дело доходило до эксперимента, срабатывала автоматическая защита. На третьем блоке пытались провести… Ну, я разочарование испытал. Такая была мысль: жаль, ну что ж, нет так нет, что делать? Так пятьдесят процентов мощности и шло, доработали до конца смены.
В 16 часов я сдал смену Юре Трегубу и ушел домой. В Припять.
Конечно, хотелось посмотреть на эксперимент, но диспетчер сказал неопределенно, сколько еще времени придется блоку давать энергию. Эксперимент перенесли на "потом” – он должен был состояться либо до двенадцати ночи, на смене Юры Трегуба, либо позже – на смене Саши Акимова. Мне не резон было оставаться, потому что еще восемь часов ждать – зачем? Хотя очень интересно было. Если бы это сразу было, в следующей смене – я бы обязательно остался…”
С. Н. Газин (старший инженер управления турбогенератором).
"Я работал смену с 16.00 до 24.00 в пятницу, 26-го апреля. И остался на испытаниях в связи с тем, что они не прошли в нашу смену. Испытания такого рода ранее не проводились, и поэтому я для повышения своей квалификации решил остаться еще на смену. Все шло нормально, и в общем-то все испытания были закончены и подошли к последнему этапу. Обороты турбины быстро снижались, что, кстати, более всего меня интересовало как специалиста, и в этот момент произошло два мощнейших толчка, причем последующий был гораздо сильнее предыдущего.
После этого блочный щит управления четвертого энергоблока был в сильной пыли, сразу все стихло, ну и сначала, естественно, не было понятно, что же произошло? Было это в 1 час 23 минуты ночи. Я находился на расстоянии 30 метров от реактора. Выскочил в зал – а блочный щит находится между турбинным отделением и реактором. Блочный щит – центр всего контроля энергоблока. Выскочил в машзал и увидел такую картину: отсутствует его освещение, на площадке питательных насосов идут сильные сполохи коротких замыканий, валит пар и сильный запах гари. Я быстро вбежал обратно, сообщил об увиденном начальнику смены блока Александру Акимову, с тем чтобы он срочно вызвал пожарную команду.
После этого мы определились по технологии, что надо срочно подать воду в реактор. Вместе со мной посмотреть испытания оставался начальник моей смены блока Юрий Трегуб, вместе с ним мы побежали в реакторное отделение, но пройти не смогли, поскольку были остановлены огромным количеством пара и горячего дыма. Мы вернулись обратно и сообщили об увиденном. Затем я помогал своему сменщику, помогал по технологии, поскольку необходимо было сохранить жизнеспособным третий энергоблок. Уходила вода из напорного бассейна, из которого происходит поступление воды в конденсатор турбины, отключились в момент аварии циркуляционные насосы нашего блока, и нужно было восстановить эту схему.
С этим мы справились, и третий блок удержался.
Достал изолирующие противогазы ребятам, которые стояли за пультами, они никуда не могли отлучиться, а "лепестков”, к сожалению, не оказалось на рабочем месте. Начальник смены блока Акимов попросил меня сбегать и вызвать начальника смены цеха, я побежал, но сразу дойти не сумел, поскольку сразу после аварии произошло обрушение на этом пути, огромное количество пыли, пара. В общем, не смог. Начал задыхаться и вернулся обратно”.
Ю. Ю. Бадаев (дежурный электрослесарь).
Работал в ту ночь на информационно-вычислительном комплексе "СКАЛА”.
"СКАЛА” – мозг, глаза и уши станции. ЭВМ производит необходимые операции и расчеты и выдает все на блочный щит управления. Если "СКАЛА” останавливается – они как слепые котята.
Должность у меня – электрослесарь. Странно? Но это так. По образованию я инженер-электронщик. Обычно на вычислительных центрах работают электронщики, но у нас на АЭС почему-то называется "электрослесарь”.
Все происходило очень просто. Был взрыв, я был на смене в 40 метрах от реактора. Мы знали, что идут испытания. Испытания шли по заранее подготовленной программе, мы эту программу отслеживали. Вычислительная машина наша регистрирует все программные отклонения и записывает их на специальную ленту. Отслеживался режим работы реактора. Все было нормально. И прошел такой сигнал, который говорил о том, что старший инженер управления реактором нажал кнопку на полное погашение реактора.
Буквально через 15 секунд – резкий толчок, и еще через несколько секунд – толчок более мощный. Гаснет свет, и отключается наша машина. Через несколько минут подали какое-то аварийное питание, и с этого момента мы начали спасать оборудование, потому что наша информация нужна всем. Более того – это самое важное, это диагностика развития аварии. Как только подали питание, мы стали бороться за выживание машины.
Сразу после взрыва мы абсолютно ничего не почувствовали. Дело в том, что нашей ЭВМ создаются тепличные условия, поддерживается температура 22-25 градусов, постоянно работает нагнетающая вентиляция. Нам удалось запустить машину, удалось прикрыть "шкафы” (то есть ЭВМ. – Ю. Щ.) от воды, которая в это время стала литься с потолка. Машина работала, диагностика шла. Что она регистрировала – трудно было понять. Только тогда мы подумали: что же все-таки произошло? Надо выйти посмотреть. И вот когда мы открыли нашу дверь, мы ничего не увидели, кроме пара, пыли и прочего, прочего… Но в это время отключились "шкафы”, контролирующие реактор. Ну, это святая святых, мы должны все сделать, чтобы контроль был. И я должен был подняться на 27-ю отметку, где находятся "шкафы”. Отметка – это вроде бы этаж. Я бросился по обычному пути, но попасть на отметку уже нельзя было. Лифт был смят, раздавлен, а на лестнице валялись железобетонные блоки, баки какие-то, а главное – там не было освещения. По-прежнему мы не знали ни масштабов аварии, ничего. Я все-таки хотел туда попасть и даже сбегал за фонарем. Но когда с фонариком я прибежал вторично, понял, что не пробьюсь… Вода лилась с девятого этажа, хорошо лилась. Мы снимали запасные щиты и прикрывали наши ЭВМ, чтобы предохранить, чтоб работала "СКАЛА”.
Потом мы узнали о масштабах аварии – мне в этом пришлось убедиться самому. Буквально за несколько минут до аварии к нам заходил Шашенок. Ну, это один из тех двух парней, что погибли. Мы разговаривали с ним как с вами, он пришел уточнить: "Есть-ли у вас связь непосредственно с помещением на 24-й отметке?” Мы сказали: да, связь есть. У них там работы должны были выполняться, это ведь был товарищ из тех, кто выполнял программу испытаний, снятие характеристик. У них в том помещении свои приборы стояли. Он говорит: "Ребята, если мне нужна будет связь, я через вас буду связываться”. – "Пожалуйста”, – говорим.
Пока мы спасали оборудование, было не до него. А ребята из его группы за ним побежали быстрее. И когда оборудование мы уже спасли, начался вызов из того помещения, где работал Шашенок. Постоянный вызов идет. Мы за трубку – никто не отвечает. Как потом оказалось, он ответить не мог, его там раздавило, у него ребра были поломаны, позвоночник смят. Я все-таки сделал попытку к нему прорваться, думаю, может, человеку нужна помощь. Но его уже вынесли. Я видел, как его несут на носилках”.
Н. С. Бондаренко (аппаратчик воздухоразделения на азотно-кислородной станции).
"Двадцать шестого я работал ночью, как раз во время происшествия. Наша азотно-кислородная станция где-то в 200 метрах от четвертого блока. Мы почувствовали подземный толчок, типа небольшого землетрясения, а потом, секунды через 3-4, была вспышка над зданием четвертого блока. Я как раз посредине зала находился в кабине, хотел выйти после этого землетрясения, повернулся, а тут как раз в окно вспышка такая – типа фотовспышки. Через ленточное остекление я все это узрел… Ну а потом мы продолжали спокойно работать, потому что наше оборудование таково, что, даже если блок остановлен, мы все равно должны продукцию давать. Она идет для охлаждения реакторного пространства, и азот жидкий и газообразный постоянно используется.
Пожара мы сразу не обнаружили. Потом уже, через несколько минут, появились пожарные машины на территории, мимо нас проехали минут через пятнадцать. Тогда мы начали соображать, что что-то произошло. Дозиметров у нас не было, азотно-кислородная станция не снабжена дозиметрическими приборами. Двое парней с четвертого блока, с газового контура прибежали – один, узбек, и второй, кажется, Симоненко его фамилия, – ну, они, конечно, были перепуганы сильно, черные… Говорят: "Еле выскочили оттуда, спрыгнули с шестой отметки”. По-видимому, они обежали вокруг столовой – "ромашки”. Просили, чем бы измериться, но у нас было нечем. В общем, они ушли, потом "скорая помощь” приехала, ну, наверное, забрали.
Мы работали до утра. Правда, если бы нас предупредили, что надо… туда-сюда, но мы в этом плане не были информированы. Йод мы не пили, не до нас было. Мы, так сказать, периферией оказались. А местность не была очень уж освещена. Никакой жары не было, внешних признаков не ощущалось. Это все сказки, ничего не ощущалось
М.А. Ельшин (начальник смены ЦТАИ).
Авария. 26 апреля. На смене я был не позднее 23 часов 30 минут. Принял смену и пошел на БЩУ-0 блока № 4. На блочном щите было очень много людей. Шел процесс снижения мощности блока. В процессе снижения мощности была пересдача смены. Заступала смена № 5. Так как снижение мощности продолжалось, я находился на оперативном щите, с левой стороны, позади Леонида Топтунова и наблюдал за процессом, как и все стоящие рядом. В процессе снижения мощности СИУР не удержал блок на мощности и "уронил” его. Аппарат сильно "травился” и СИУР его не удержал. Тоггда Юрий Трегуб начал стержнями РР поднимать блок с нуля (зайчик на ускопрофильном приборе "общая мощность” мелькал около нуля). В это время Леня Топтунов стоял рядом со мной. После того как Трегуб стабилизировал мощность и включил АРМ, я ушел к себе на рабочее место НСЦТАИ-2. Это было после часа ночи, когда я убедился, что регулятор АРМ в работе.
Придя на свое рабочее место (1.10-1.15) с желанием выпить чашку чаю, и не успев выпить, услышал сильный шум воздуха (шипение) со стороны потолка. Двери кабельных шахт в помещении НСЦТАИ-2 мгновенно распахнулись, все помещение заполнилось пылью, ощущалась сильнакя качка пола под ногами и сильное запыление до нулевой видимости. Первая реакция: я опустил голову на стол и закрыл её руками. Доносился какой-то дальний странный рокот. Для нас это было шоком: сильное шатание стен и пола (а ведь все бетонное) и огромное количество пыли. Связь мгновенно перестала работать.
В.Ф. Верховод (старший дежурный по инфорационно вычислительной технике).
Постоянно работал в 5-й смене. Также и 26.04.86 заступил на смену с нуля часов вместе с моим ДЭСом Бадаевым Юрием Юрьевичем, а на СЦК "Скалы” блока № 3 заступил СДИВТ – Шлеляйн Анатолий Владиславович и ДЭС – Курявченко Николай Гордеевич.
Наш программист, Михаил Бородянский, оставил нам перфоленту для загрузки в машину параметров, которые будут задействованы при испытаниях. Для ввода в программу этой перфоленты необходимо перезагрузить СЦК "Скала”, а значит – остановить её и запустить заново. По команде с БЩУ (НСБ А.Акимов) я дважды перезагружал "Скалу”для ввода этой оставленной мне перфоленты. После первого ввода поступила команда: "Отставить”. Вроде бы эксперимент проводиться не будет, и будем работать в нормальном режиме (это касается СЦК "Скала”). Потом опять дали команду на ввод экспериментальной перфоленты, сказали, что эксперимент проводить будем. Кроме этих двух перезагрузок в самом начале смены был сбой "Скалы”. Скорее всего, сбой был по питанию.
Еще в начале смены поступила заявка: "Повис” сигнал СРВ по какому-то одному каналу. Я дал Бадаеву задание разобраться. Он сначала проверил на вызывном устройстве СЦК, а после этого пошел в помещение 706/1,2 осцилографировать. С собой он берет тестер, а осцилографы находятся в помещениях постоянно, стационарно. Тот сигнал СРВ был ложным, осцилограф показал, что расход по каналам был в норме.
Распечатку "Призмы” (для СИУР, СИУБ, и СИУТ) я лично сам сделал и отнес на БЩУ, где-то в 1 час 00 мин, ну может быть в 1 час 5 мин (в любом случае до 1 часу 10 мин), потому как "Призму”-распечатку я должен был делать каждые два часа по нечетным часам. Той ночью я сделал распечатку в 1 час 00 мин, следующую должен был сделать в 3 часа 00 мин.
На блочном щите было много людей во главе с Дятловым, но во время испытаний всегда бывает много людей и меня особо это не удивило. И я ушел к себе на СЦК "Скала”. По поводу трех перерывов в работе ДРЕГ. Первый перерыв – это был сбой по питанию в самом начале смены. "Скала” отключилась. В этот момент срабатывает звуковая сигнализация. Я сразу начал делать перезагрузку. А другие два раза я перезагружал "Скалу” по команде с БЩУ, они сначала отменили испытания, потом сказали, что испытания будут проводиться.
Г.П. Метленко (старший бригадный инженер электроцеха Донтехэнерго).
Выбег длился порядка 40 сек, а потом произошел сбой. До этого, я считаю, все производилось в полном соответствии с программой испытаний. Насколько мне известно, по программе и фактически, в процессе выбега работало 8 ГЦН. Каких-либо отклонений отнормы в работе ГЦН я не наблюдал. Сам выбег длился не более 1-2 мин.
Кнопку МПА практически выполнял мастер Молэ, делал её монтаж [еще 23-го апреля], а нажимал по моей команде эту кнопку ст. мастер собственных нужд Лысюк. Когда все это было выполнено, турбогенератор спокойно стал снижать обороты, я следил за оборотами. Когда было примерно 2500 об/мин, начальник смены блока, повернувшись к реакторщикам, спокойно дал команду: "Глуши реактор”. После этого еще прошло некоторое время, обороты снизились до 2100 об/мин и в это время произошел взрыв……………………………………………
Они [СИУТ Киршенбаум и ст. мастер электроцеха Лысюк] должны были нажать кнопки одновременно. Однако Лысюк запоздал с выполнением команды на 3-4 сек. Вернее, на 6 сек позже. Как Лысюк пояснил, он нечетко понял команду. Таким образом, начальная стадия испытаний прошла без блока выбега, и только после нажатия кнопки МПА регулятор отработал электрические параметры генератора в заданный режим.
Включение блока выбега внесло возмущение в цепях электрических параметров на доли секунды, вызвало кратковременную просадку на секциях собственных нужд. Затем режим стабилизировался. Просадка напряжения была примерно на 5%. Импульс на запуск ДГ тоже пошел на 6 сек позже. Обороты турбины плавно снижались, соотвтственно снижались частота и напряжение. Когда обороты турбины снизились до 2100, а частота соответственно до 35 Гц, напряжение 0,7 от номинального, я услышал раскатистый гром, как бывает при гидроударах. Звук шел со стороны машзала. Началась сильная вибрация здания. С потолка посыпался мусор. Было впечатление, что БЩУ разрушается.
Команда "глуши реактор” была подана Акимовым, когда турбина снизилась до 2500 об/мин. Это я хорошо запомнил, т. к. наблюдал за оборотами турбины. Команда была подана спокойным голосом.
Г.В. Лысюк (мастер электроцеха).
Моя обязанность была – продублировать один из выходов блока МПА. В действующую цепь подключился в конце дня 24.04.86.
По 26 апреля. Пока шли подготовительные работы, я стоял в самом темном углу, чтобы не мешать. Потом был инструктаж. Я понял Метленко так, что вначале будет команда "осцилограф – пуск”, потом "нажатие МПА”. Но он дал только одну команду, а потом смотрит на меня и молчит. И я нажал. Задержка была 1–3 сек., но с осцилографом спорить не буду.
Потом был спокойный разговор, что надо глушить реактор. Потом был возглас СИУРа об изменении мощности реактора с аварийной скоростью. Потом Акимов дал резкую команду: "АЗ-5?. Сорвал бумажную наклейку с какой-то кнопки, и кто-то её нажал: то ли он, то ли Топтунов. После этого раздался взрыв. Когда гул взрыва стал стихать (прошло 1–3 секунды), я увидел Дятлова, приближающегося справа (от БЩУ-Н) к середине БЩУ. Он сказал всем перейти на резервнфй щит управления. Но туда никто не пошел. Акимов воскликнул: "Дизеля!” – и начал включать НОНПы и НОАПы.
Были доклады о пожарах в машзале, на площадке ПЭН и т.д. Акимов начал вызывать пожарную команду, но связи не было. И еще. Дозик не выпускал людей с АБК-2, а нас было человек 40–50. На вопрос: "Какая обстановка?”, он ответил: "До 40 тысяч бета частиц”.
Судья: Какова всё-таки была обстановка на блоке до начала испытаний.
Лысюк: Были элементы некоторой нервозности в связи с вибрационщиками.
Судья: Команда Акимова нажать кнопку АЗ-5 была до взрыва или после?
Лысюк: До взрыва.
Судья: Крик СИУРа, что реактор меняет мощность с аварийной скоростью, был до нажатия кнопки АЗ?
Лысюк: Да.
Из рассказа свидетеляА.А. Кухаря (начальника лаборатории электроцеха).
В самом начале смены на БЩУ выполняли какие-то программы по технологии (я не знаю какие) и мы, электрики, были лишними и чтобы не мешать, я с Лелеченко ушел на ЦЩУ. Лысюк и Молэ были где-то в помещениях КРУ. Дятлов сказал: "Я вас позову”. Бригада Метленко (с ним было не менее двух человек) была на своих местах на БЩУ, у осцилографов.
Мы сидели на ЦЩУ и по мнемотабло увидели срабатывание выключателя, и Лелеченко сказал: "Начался выбег”. Мы вскочили и побежали на БЩУ. Вдвоем с Лелеченко вбежали на БЩУ и запомнилась такая картина – Метленко у осцилографа (около двери на БЩУ-Н правое). Акимов возле СИУТа. Дятлов между СИУБом и СИУРом. Топтунов – на своем месте. Трегуб Юра с незнакомыми мне молодыми людьми стоял сзади, ближе к входной двери. Идут испытания по выбегу.
Слышу голос Акимова: "Глушу реактор, нажимаю кнопку АЗ-5? Я смотрел на панели безопасности, смотрел за тем как отрабатывала программа МПА. Все это время, при прохождении испытаний на блочном щите, было перемещение людей, и я не видел, кто и когда нажимал кнопку АЗ-5
Объяснительные записки *)
(В изложении Н.В.Карпана).
Взрыв, который разрушил 4-й блок, был слышен не всеми и не во всех помещениях станции. Из почти двух десятков объяснительных, которые были написаны дежурным персоналом смены № 5 в день аварии 26.04.86 г., следует:
- персонал станции, находившийся в АБК-2, т.е. вне главного корпуса, отметил вначале срабатывание главных предохранительных клапанов (ГПК), потом «ужасный шум» или гул с треском, сильную вибрацию здания и глухие взрывы, после которых из ЦЗ 4-го блока вылетел сноп светящихся (горящих) обломков разных форм и размеров;
- люди, находившиеся в главном корпусе, вначале отметили продолжительные и сильные низкочастотные звуки похожие на гидроудары, которые были слышны только в помещениях примыкавших к тепломеханическому и реакторному оборудованию (на БЩУ-4, в машзале, в помещении ГЦН и т.п.); эти звуки тоже были услышаны не всеми – некоторые ощутили только «шатание» или «дрожание» пола и стен (в помещении КРУ, на «Скале» и т.д.);
- для операторов центрального (реакторного) зала (ЦЗ) блока № 3, смежного с бл.4, все началось с мощнейших ударов и звуков взрывов, после которых в ЦЗ появился пылевой туман, и резко увеличились показания приборов, регистрирующих радиационный фон;
- одновременно с ударами в коридоры и помещения главного корпуса второй очереди АЭС (отм. +9м и выше) практически мгновенно было внесено большое количество пыли (сравнивалась с белым туманом), возможно через кабельные проходки, как отметил один из очевидцев;
- в некоторых помещениях ощутили проникновение воздушной волны, даже при закрытых дверях;
- вслед за этим раздалось два слитых удара, воспринятых как один продолжительный взрыв, за которыми последовал третий сильный удар (взрыв) из верхней точки пространства (верхний взрыв);
- от начала появления сильных вибраций (ударов) до первого взрыва, который воспринимался очевидцами как как двойной слитный взрыв в районе расположения активной зоны и ГЦН (нижний взрыв), по показаниям свидетелей, прошло от 6 до 8 секунд;
- оценка интервала от двойного удара до третьего – от 1-й до 3-х секунд;
- длительность всего процесса, по их впечатлениям, от 7 до 11 секунд;
- для находившихся вблизи реакторного отделения 4-го блока людей удары были потрясающими; им казалось, что монолитные стены в любой момент могут рухнуть.
|
: 1
